В декабре 2015-го Украину потрясло известие. Во время попытки задержания, как заявляла СБУ, "диверсионной группы" в Киеве прямо у себя в квартире был убит глава этой "ДРГ". Вскоре оказалось, что погибший – боец "Правого сектора" и экс-член правой организации "Тризуб" Олег Мужчиль, известный под позывным Лесник.
СБУ его подозревало в подготовке теракта по заказу российских спецслужб. Впрочем, соратники Лесника в это не верят и говорят, что причина обвинений скорее в том, что он был радикально настроен против действующей власти.
По делу о якобы подготовке Лесником теракта было задержано трое граждан России, которые также были бойцами и волонтерами "Правого сектора" и "Азова". Уже два года они находятся под следствием. Их то держат под стражей, то выпускают на свободу, в то время как суд до сих пор не начал рассматривать дело по сути.
В этой мутной истории недавно появился новый поворот: подозреваемых хотят обменять на украинских бойцов в рамках обмена пленными между Украиной и сепаратистами. Но для волонтеров и бойцов "Правого сектора" оказаться на территории "ДНР" – смерти подобно.
"Страна" пообщалась с Анастасией Леоновой - одной из тех, кто против своей воли оказалась в списке на обмен. Наша встреча происходит во воскресенье аккурат во время штурма Октябрьского дворца. Анастасия назначает встречу на Подоле, подальше от массовых акций.
– Вы из-за уголовного дела не участвуете в этих акциях или просто не поддерживаете их?
– Как человеку, которого обвиняют в том, что он не делал, обвиняют в терроризме, можно участвовать в каких-либо народных волнениях? Я не самоубийца (смеется). Вообще во время акций протеста стараюсь не находится в центре. Если что-то взорвется, а я буду рядом, мне это на пользу не пойдет.
– Вы работали в Москве. И переехали в Украину.
– Да, я переехала в 2015 году. В России против меня началась серьезная травля. Кто был не согласен с текущей позицией большинства, было тяжело жить. Поэтому приняла решение переехать сюда к родственникам, друзьям.
– А почему вы решили заняться волонтерством? Вы ехали с таким планом или эта идея появилась уже здесь?
– На самом деле плана никакого не было. В 2015 году были достаточно сильны волонтерские движения. Для меня это, наверное, способ оправдать свое присутствие. Тем более, лето, побегать по полям с рюкзаком санинструктором мне казалось не такой уж сложной задачей. Оружия в руки я не брала. Я занималась подготовкой добровольцев по медицине. Это был запасной батальон харьковского "Правого сектора". Ребята, которые в дальнейшем могли бы принять участие в боевых действиях, но это были не действующие войска. Гражданский корпус "Азова" – это тоже не военная организация.
– Вы акцентируете на том, что это не действующие войска, пытаясь разграничить свои задачи и боевые действия на Донбассе.
– Я готовила тех, кто, возможно, потом, в дальнейшем, участвовал в боевых действиях. Но я сама никогда боевого оружия в руках не держала. Очень часто ошибаются и называют меня боевиком "Правого сектора". Двое других фигурантов нашего дела – они как раз принимали участие в боевых действиях, были "на нуле", уезжали в зону АТО. Я – нет. Никто из нас не был знаком друг с другом до момента ареста. Мы познакомились уже на свободе.
– Вы проходите по статье о подготовке теракта, но какова ваша роль в этом деле из материалов обвинения не совсем ясно. В чем конкретно вас обвиняют?
– Конкретно мне вменяют участие в террористической группе, покушение на теракт. В неустановленном месте, неустановленным способом. Нет информации о том, что конкретно, где, когда взорвать/поджечь/отравить, но вот они считают, что что-то… Объединяющим звеном у нас был Лесник (экс-боец "Правого сектора", по версии следствия, глава преступной группировки, убитый во время штурма его квартиры бойцами "Альфы" – Прим.ред.). Я с ним общалась буквально два раза перед тем, как меня арестовали, а его, по их версии, застрелили при задержании. У нас есть все основания в эту версию не верить.
– Почему?
– Никто не проводил опознание тела. Никто из тех, кто был лично с ним знаком. В отчете судмедэксперта написано, что у него была первая группа крови, на самом деле четвертая. Отсутствует указание на татуировки, написано, что тело особых примет не имеет. У Лесника были достаточно крупные татуировки, не заметить их, если осматривать тело, невозможно. Захоронение было произведено на спецучастке кладбища, где хоронят невостребованные трупы или раньше тех, кто был подвергнут высшей мере наказания – расстрелу. Почему там – непонятно, его тело требовали к выдаче, а захоронение произошло через огромное количество времени, около полугода. У нас очень много вопросов, на которые нет ответов.
– Какая связь с Лесником у других обвиняемых?
– Шевелева с Пятаковым (оба граждане России – Прим.Ред.) были в воинском подразделении Правого сектора под его командованием. А у Кукилей он снимал комнату, Валера Кукиль является его духовным учеником. Они гораздо ближе общались. Шевелева с Пятаковым между собой знакомы, а я не знала ни тех ни других. Просто факт знакомства с Лесником сыграл решающую роль для того, чтобы привлечь меня к этой группе. Видимо, они очень порадовались тому, что я еще одна россиянка в этой группе. Я так понимаю, что за Лесником долгое время шла слежка, в уголовном деле есть запись телефонного разговора меня с ним, но лингвистическая экспертиза пришла к выводу, что невозможно установить, является ли голос в записи моим. Я же не признаюсь, что это мой голос. Это единственная улика, все остальное – это тупые домыслы из разряда – ну она же занимается вином, знакома с журналистами, общественными деятелями – без указания фамилии – волонтерами, спортсменами. То ли я хотела их... Формулировка в моем обвинении – исполняла преступный план Лесника, в том числе знакомясь с этими всеми лицами "и так далее".
– "Остальное додумайте сами".
– Терроризм и прочая х…та. Я была арестована. Уже принята жалоба в Европейский суд по правам человека, она коммуницирована и скоро будет рассмотрена. Арест был произведен незаконно, содержание под стражей в течение пяти месяцев было незаконным. Меня дважды выпускали из СИЗО, сначала в марте, потом в мае. Девять дней я была на свободе, ни в каких преступлениях и прочем не была замешана. Ко мне приставили охрану из "Альфы". Они очень быстро перешли на мою сторону, говорили: "Настя, успокойся, все будет хорошо, прокурор сдохнет в муках, его настигнет карма".
– То есть, главным основанием для того чтобы возбуждать дело и держать вас под стражей – это было российское гражданство?
– Тогда почему мне легально разрешили въезд в Украину? У нас тогда каждый россиянин, пересекающий границу Украины, должен получать какую-то памятку, что вас в любой момент могут арестовать и обвинить не пойми в чем, в планировании терактов неустановленным способом в неустановленном месте.
– В этом смысле есть сходство с расследованием событий в Одессе 2 мая. Там тоже есть гражданин России – Евгений Мефедов. Его судили за участие в организации массовых беспорядков, которые происходили в центре города. Но дело в том, что Мефедов стал принимать участие в событиях спустя несколько часов, на Куликовом поле, непосредственно перед пожаром в Доме профсоюзов, и сам там пострадал. События в Доме профсоюзов до сих пор не расследованы. Во время столкновений в центре города его не было. Но судили его именно за это. Спустя три года пребывания под стражей его таки оправдали, но тут же в зале суда арестовали по новому делу – о сепаратизме. Его имя в уголовном деле представляет ценность во многом именно из-за российского гражданства. А повторное взятие под стражу необходимо для того, чтобы был плюс один человек в списке на обмен. Но он, насколько я понимаю, не будет против того, чтобы его обменяли. С вами – ситуация другая.
– Мы категорически против обмена. Мы об этом узнали совершенно случайно. Родителей Ольги Шевелевой вызвали в Следственный комитет РФ. Это было почти через два года после ареста, в начале ноября. Там пытались узнать, как родители относятся к тому, что их дочь пострадала от действий украинских силовиков и не хотела бы она вернуться в Россию. При том что Шевелева была именно боевой единицей в составе добровольческих подразделений в Украине. Моих родителей не вызывали, насколько я знаю, – моя позиция была публичной с момента задержания. Я всегда говорила и говорю, что в Россию возвращаться не планирую. В первую очередь, пока не закончится дело, во-вторых, пока не сменится власть в России.
– С вами велись разговоры по поводу обмена?
– Нет.
– С задержанными, которые подлежат обмену, эсбэушники проводили беседы и на видеокамеру записывали согласие быть обменяными.
– Нет, к нам не приходили. Нас не Россия требует выдать, и не ДНР требует, я к ДНР не имею никакого отношения, равно как и Шевелева с Пятаковым.
– …а пытается спихнуть Украина.
– Да, пытается спихнуть Украина, потому что понимают, что очень неудобное дело, в которое они ввязались. Будут безумные штрафы и компенсации по ЕСПЧ.
– Которые, впрочем, наше государство крайне редко выплачивает.
– У меня адвокат это все отслеживает. Будут еще частные иски к главе СБУ, спикеру СБУ, которые нагло попрали презумпцию невиновности. С первого же дня ареста говорили, что мы задержали террористов. А ты сначала докажи, что мы террористы. Это же не тетя Маша у подъезда сказала, это спикер СБУ. Она должна отдавать отчет в том, что она делает и быть хоть немножко юридически грамотным человеком. Поэтому от нас пытаются избавиться.
– Вернемся к обмену. Откуда вы узнали, что вы есть в списках?
– Изначально из публикации Павла Каныгина в "Новой газете". Я сразу же с ним связалась. Потом нам удалось узнать, что эта информация появилась во время его личной встречи в Киеве с представителем Украины в Минске Медведчуком. Там как раз и написано, как это так, мы их хотим выдать, а россиянам они особо не нужны, а мы бы их с удовольствием спихнули. Сложив вызов родителей Шевелевой в Следственный комитет с такими вопросами, который состоялся за неделю до выхода публикации "Новой газеты", мы сделали такие выводы. Мы направили кучу запросов, адвокатские, депутатские, обращения граждан, письма всем заинтересованным людям – из Минской контактной группы, Ирине Геращенко, в Красный крест, Миссию ООН, чтобы дали ответ, есть ли мы в этих списках. Запросы были отправлены начиная со второго дня после публикации. Прошел практически месяц. Ни на одно обращение не был получен ответ. Если бы нас в этих списках не было, они бы, скорее всего, отписали, что вас там нет, зачем вы поднимаете кипишь. Если мы там есть, то, понятное дело, никто нам не напишет – да, мы хотим вас обменять, нам наплевать на закон и на права беженцев. Напомню, что все трое граждан РФ – я, Пятаков, Шевелева – подали документы на беженца, у нас есть справки про обращение с просьбой о защите в Украине. Ни менять, ни высылать нас страна не имеет права.
– Отказа в просьбе не получали?
– Отказ получила, я нахожусь в процедуре судебного обжалования. Справка у меня действующая, ее регулярно продлевают.
– То есть у вас юридический статус, как у Саакашвили.
– Да, у меня абсолютно такая же справка про обращение за защитой.
– В России по сути вам тоже грозит уголовное дело, поскольку там "Правый сектор" запрещен.
– Как минимум экстремизм, как максимум терроризм, я не знаю, что там может быть.
– Кто-то из представителей украинских правоохранительных органов с вами связывался по поводу обмена?
– Нет.
– Вы думаете, что вас могут схватить и увезти?
– Очень бы не хотелось, но у нас есть основания полагать, что такая ситуация возможна. Меня выпустили из СИЗО 17 мая 2016 года. Тогда не планировались никакие обмены. Я гражданка России. Я никогда не была в Донецке. Я никогда не пересекала линию разграничения. Я никогда не агитировала за какие-то сепаратистские подвижки. Я наоборот была в двух ультранационалистических боевых подразделениях. Но опять же, я там была волонтером и санинструктором.
– Вы выбрали для приложения усилий, как вы сказали, ультранационалистические, крайне правые батальоны, которые известны разными скандалами, используют символику, похожую на нацистскую. Почему именно их?
– Я ничего не решала. Так получилось, что один товарищ меня посоветовал, у него там служил его товарищ, они с Саур-Могилы вместе воевали. Мне совершенно все равно, какая у них символика, нацистская или не нацистская. Из этих наклеечек оружие не торчит и они лично никакого вреда не наносят. Если они оскорбляют чьи-то чувства, то, ребят, мы тогда скоро в Россию превратимся, там тоже очень любят оскорбленные чувства. Для меня это люди, которые готовы защищать Родину в первую очередь. Ультраправые, ультралевые, средневысокие, сильно низкие – честно говоря, мне абсолютно на@рать. Я обучала как оказывать первую помощь и спасать себя и своих друзей на поле боя. Кто это будет делать – главное, что это не люди, которые действительно хотят отсоединения Донбасса или присоединения к РФ. Все остальное мне очень сильно параллельно. Я не слышала от них призывов "убить москаля". В харьковском "Правом секторе" ни один человек не разговаривает на украинском языке. В "Азове" может быть пара человек слегка знает украинский язык, но не может, как мы с вами, свободно общаться. Не обучены. Думаю, в Одессе та же ситуация. Украинский язык – это такая экзотика для тех мест. Я, россиянка, никогда этого не скрывала и совершенно нормальное отношение было, никто из этих молодых бойцов никогда не говорил ничего на этот счет. Все абсолютно адекватно.
– Вы к Медведчуку не пробовали обращаться?
– То есть к человеку, который нас включил в списки, идти на поклон?
– При чем здесь поклон. Задать вопрос.
– Я знаю, что были от нашего лица запросы. И он на них не ответил. Я думаю, Медведчук – человек, который нас туда включил. То ли по глупости это слил (Каныгину). Правозащитники и адвокаты сказали, что лучше не ходить, потому что если вас не было в списках, то теперь точно включат.
– Я знаю о том, как обмен происходит в других регионах. Есть обвиняемые, которые находятся в СИЗО и ждут своего приговора – обвинительного или оправдательного. Есть такие случаи, когда даже в случае обвинительного приговора свой срок человек уже отсидел за время следствия. В обмене такой человек не заинтересован, потому что и так скоро окажется на свободе, а в случае обмена лишается легального статуса у себя дома, в Украине. Но человека вынуждают идти на обмен под угрозой максимального срока или новых уголовных дел. Зачем это делается? Наверное, чтобы пополнить список на обмен. Людей по сути вынуждают идти на обмен.
– Нас не вынудишь. На счет нашей троицы, я уже приблизительно знаю, что это за люди. Я – человек, которого за плохое поведение выгнали из пыточного изолятора СБУ, которого существовать не должно. Я их слегка задолбала жалобами. Никакие разговоры, угрозы, пытки не помогали. Поэтому 31 декабря меня перевели из СИЗО СБУ на Лукьяновку и я уже Новый год в более-менее человеческих условиях отмечала. Салатики, мандаринки, даже снежинки под потолком камеры.
– К вам применяли какое-либо насилие, психологическое или физическое?
– Постоянно. При чем на Лукьяновке это не закончилось. Есть там у следователей свой подход, как устроить человеку веселую жизнь. Но по крайней мере, у меня не было видеонаблюдения в камере, я не содержалась в одиночке.
– А в чем заключалось давление в изоляторе СБУ?
– Это то место, которое не должно существовать. Он должен работать в формате изолятора временного содержания, в котором можно удерживать до трех суток, в отдельных случаях до десяти. Держать там месяцами – необоснованно ни чем. Там нет горячей воды…
– Горячей воды сейчас во многих домах Киева нет (смеемся).
– У вас есть возможность ее нагреть. Здесь душ раз в неделю пять минут, при чем тебе не закрывают дверь. Вода течет с потолка, нет ни труб, ничего, у тебя открытая дверь, постоянно стоит надсмотрщик. Мало того, что ты на сквозняке моешься, так еще и стоит баба, которая тупо пялиться, как ты моешься. При том что тебя могут лишить этого самого душа раз в неделю. Доктор сказал, что-то ты много жалуешься, давай напишу, что у тебя ОРВИ, и душа ты лишишься. На что было еще пять жалоб. Обыски без перчаток. Обыски проводятся – это не то, что унизительная манера – я в принципе не знаю, как это назвать, когда тебе говорят "снимай трусы, приседай десять раз". Двадцать первый век, есть металлодетекторы, есть другие способы, но нет. Я просто сказала, что я тебя задушу этими трусами, и от меня отстали. Ты под круглосуточным наблюдением. Там стоят мониторы, я знаю, что камеры наблюдения захватывают и сантехническое сооружение – унитазом это назвать сложно. Если открывается кормушка, все на виду. Ты не можешь даже сам включить воду, должен просить. Включат ли – это уже на милость твоих тюремщиков. Применение наручников внутри изолятора. Походы в наклонном положении с наручниками за спиной. Использование мешка на голове. Меня так возили в суд по первой мере пресечения. Я была официально просто задержанным человеком и меня возили с мешком на голове и скованными за спиной руками. После того как я была на Лукьяновке, на допросах с меня не снимали наручники в течение шести часов, несмотря на требования адвоката хотя бы раз в час снимать, чтобы восстановить кровообращение. Это превышение служебных полномочий, это жестокое обращение. Голодовки хорошо помогают. Первый раз я выдержала голодовку 12 дней. Негласные допросы в СБУ. Меня не били, но использовали техники, которые наносят вред здоровью. Те же наручники, перевозка в машинах, не предназначенных для перевозки людей. Это не автозаки. Это маленькие автобусы, как инкассаторские машины. Тебя запихивают в отделение, где деньги возят. Они оббиты чем-то мягким, я точно не видела, мешок на голове мешал, и тебя со скованными за спиной руками туда "закладывают". Ты не можешь ни сидеть ни стоять, тебя запихивают, закрывают, какое-то время везут, и потом достают, как груз. В судах тоже – первое заседание было в Шевченковском суде, где нет лавок, там был ремонт. На одном из продлений я там провела десять часов – на голом плиточном полу, в куче строительного мусора, без воды, без еды. Эсбэушный конвой считает ниже своего достоинства брать арестантам какой-то паек. В туалет отводят не по первому требованию. Правда, без наручников.
– Все познается в сравнении.
– Да. Ну, я научилась их снимать. У меня вывих запястья. Я умудрялась вытащить руку, почесать нос и засунуть обратно.
– Каковы ваши дальнейшие действия, учитывая, что обмен должен состояться в ближайшие две недели?
– Все что мы можем, мы делаем. Общественная огласка, письма, что я еще могу делать? Приковать себя к двери СБУ или к офису Медведчука?
– Но теперь уже будут знать о вашей суперспособности освобождаться из наручников.
– Да, теперь будут знать, что меня можно из них достать (смеемся). Прибивать части тела к брусчатке я не планирую. Сейчас мы обращаемся ко всем гражданам, которые ответственны за обмен, к офису Лутковской в том числе, чтобы обратить внимание на то, насколько эта процедура незаконна. Какое количество людей кроме нас, которых реально можно запугать и надавить на них. Пусть обратят внимание на то, скольких людей вынудили согласиться на этот обмен.
– И последний вопрос. Вы уехали из России по причине несогласия с тем, что там происходит. Согласны ли вы с тем, что происходит в Украине?
– С работой украинских спецслужб, наверное, нет. Потому что это слегка идиотизм – то, чем они занимаются вместо работы по устранению террористической угрозы. Если 18 следователей и девять прокуроров уже третий год работают на то, чтобы посадить меня, я бы на месте любого украинского гражданина задала вопрос – вам что, больше заняться нечем?
