Спасибо всем, кто изобрел радио. Особенно за то, что у каждого оно – своё

Радио (фрагмент повести «Удочка для великана»)

                                                                            Мені здається, що живу не я,
                                                                            а інший хтось живе за мене в світі
                                                                            в моїй подобі.

                                                                            Василь Стус  «Веселий цвинтар»

Глава,
в которой автор, признавшись в любви к радио, рассуждает о революции и эволюции, и удивляется гораздо чаще, чем это  положено разумному человеку.

- Кто изобрел радио? «Конечно же, Гульельмо Маркони», - скажут вам в Италии. «Нет, радио изобрел Томас Эдисон», - возразят в Америке. В России назовут Александра Попова, в Сербии Николу Тесла, а в Индии – Джагадиша Чандра Боше.

«Но как же так? – удивимся мы. – У всякого изобретения  может быть только один автор». «Совершенно верно! – соглашаются французы. – И всем известно, что  честь изобретения радио принадлежит  Эдуарду Бранли». Впрочем, в Бразилии над этим утверждением только посмеются, ведь любой тамошний школьник знает -  радио придумал Ландель де Мура.

…То ли речь идет о разных изобретениях, то ли просто, у каждого – свое радио.

Так я сказал, отключил микрофон и под финальную музыку вышел из студии. Сегодняшний выпуск был посвящен истории радио. В целом, я был доволен эфиром, вот разве что споткнулся в самом начале, но это и неплохо – прямой эфир должен быть чуть-чуть косноязычным, саму малость, конечно. Скажем, ты задумался, подыскивая  нужное слово, и тысячи людей у радиоприемников предлагают свои варианты, подсказывают, предположу, не про себя, но вслух подсказывают, и достаточно громко, прямо в динамик, словно я их могу услышать. Каждый, кто слушает радио, воспринимает сказанное как то, что адресовано лично ему, только ему. В этом отличие от телевидения, где ведущий апеллирует  к большинству в студии и большинству перед телеэкранами. «Мы, мы, мы…», - мычит  человек в декорации, «Я», - говорит радиоведущий. Лишь Я и Ты, где Ты – слушатель, и я обращаюсь к тебе на правах собеседника, рассказчика, порой, сказочника. Если тебе интересно, ты слушаешь меня, нет, переключаешься на другой канал. Я не могу остановить тебя, сославшись на то, что меня слушают миллионы. С радио это не проходит – я ведь говорю с одним человеком, с тобой. Ты – один,  т.е. Единица в энной степени; степень, в данном случае, количество аудитории и только.  Я и ты в единственном числе, в абсолютном одиночестве,  разве что, во время эфира, возникает эффект присутствия и у тебя, мой слушатель, и у меня, как будто ты рядом, и я говорю, глядя тебе в глаза.

- Алексей, можно Вас на минуту, - это меня окликнул главный редактор. – Надо поговорить.

Вот так, 20 марта 2020 года я узнал, что уволен.

- Нам всем в редакции, и мне лично нравится всё, что ты делаешь, но вот руководство…

- А что руководство?

- Для них твои программы слишком заумны, оторваны от реальности.

- Странно, судя по рейтингу, как раз мои программы ближе  аудитории, чем многое другое, включая политику.

- Да, - вздохнул главный редактор. – Но речь не об аудитории, но руководстве – они не понимают.

- Дебилы, что ли?

- Дебилы, - согласился главный редактор и побрел назад в студию.

К слову, вскоре его тоже уволят, как и большинство сотрудников станции, а на их место придут правильные ведущие. И программы тоже станут правильными, т.е. единственно возможными.

Дверь за главным редактором  мягко захлопнулась, а я пошел себе, браво насвистывая мелодию из «Двенадцатой ночи»: «Три весельчака мы динь динь, дон…». Как-то так.

Первые две недели я отдыхал, т.е. пил. На третьей взял паузу и даже умудрился подготовить две книги к печати, одна книга стихов, другая прозы – тексты лежали полгода не набранными,  и вот я явил чудеса композиции и упорства, всё закончил, поставил точку, отправил издателю. Так несколько месяцев и пролетели. А потом еще несколько месяцев. За это время никаких новых предложений о работе на радио не поступило. Странно. И вправду странно – ты делаешь программы, которые слушают в разных регионах страны, программы ждут, обсуждают, т.е. твой разговор важен, а потом наступает тишина, будто бы ничего и не было.

Нет, конечно, на радио свет клином не сошелся, мало ли чем может  заняться образованный  человек здесь и сейчас. Вот, например (тут я задумался, крепко задумался на целую неделю плюс еще одна неделя, чтобы выйти из состояния тревожной задумчивости). Если отбросить обслуживание политиков, как то спичрайтерство, комплементарные статьи и прочее скотоложство, остается только работа сторожа на стройке. Мой приятель, в прошлом известный переводчик (в одной рецензии его называли выдающимся) освоил эту профессию и, кажется, счастлив. Он сидит в своей сторожке перед экраном телевизора, смотрит патриотические фильмы, пьет пиво в окружении усталых проституток, заходящих на огонек погреться к безобидному человеку. Проститутки приходят и уходят, а он сидит, переводчик теософских трактатов – слева пустая бутылка «Львовского», справа пластиковая емкость от пива «Рогань» - живая иллюстрация концепта «гармонии сфер».

Впрочем, я размечтался – «поколение дворников и сторожей», озвученное стариком Козлодоевым, осталось в прошлом. Это раньше интеллигент шел в кочегарку, бросая вызов обществу, смотрите, де я такой умный, замечательный, а вот никому не нужен, разве что здесь в бойлерной, в окружении юных гениев и томных от жары поклонниц.

Вот и в сторожа берут не всякого. Моему приятелю просто повезло и завидовать нечего, хотя, что тут скажешь, другие переводчики завидуют. Один (бессмысленный человек, специализирующийся на испанской поэзии 16-17 веков) так и сказал о моем товарище: «Дуракам счастье». Стыдно признаться, но я с ним согласился.

 «Если задаться вопросом – кого  больше на свете – умных или дураков, то всякий ответит: «Дураков, конечно». И ошибется. Дурак, в старину, слово не обидное и часто использовалось у славян в качестве второго нецерковного имени. Сыновей называли по очередности рождения: Первак, Вторак, Третьяк, а далее остальных -  Другак, что в детском произношении превратилось в Дурак.  Дурак оставался с родителями, в родительском доме, когда все дети разбрелись по свету счастья искать. Лежит себе на печи Иван-Дурак, ждет своего часа. А как время придет – много подвигов совершит – о том и сказки сказаны.

А еще сказано: «Дуракам счастье». То ли и вправду, большинство в этом мире счастливцы, то ли дураки – умные, а умные, почитай, и есть - настоящие дураки», -

Этот фичер в 2014 году я написал для «Радио Вести». Было и такое радио, почти четыре года было, пока не закрыли. Закрывали ярко – сперва к зданию, где находилась студия, подтянули два бронетранспортера, присутствовала пехота и спецподразделения. Командиры командовали, бойцы передергивали затворы, пешеходы шарахались в стороны, но сочувственно, с пониманием  – наверное, террористов ловят. Террористы, т.е. сотрудники радио мирно работали, в студии шел прямой эфир, когда дверь редакции распахнулась, и вбежали полтора десятка сильно возбужденных особей в камуфляже. Вот, собственно, и всё. Нет, не всё – на следующий день мировые агентства повысили рейтинг свободы слова в Украине. Вот теперь – всё. 

Ассоциация первая, революционная

В определенном смысле, революцию можно мыслить как разновидность спора. Как сказано  – в спорах рождается истина. Забавно, авторство фразы о споре и истине приписывают Сократу, который, как раз, выдвигал не идею спора, но диалога. В споре побеждает тот,  у кого громче голос и аффектированнее жестикуляция. А вот в диалоге нужно оперировать аргументами – ты не столько отвечаешь, сколько спрашиваешь; тебе в той же степени важна истина, как и твоему собеседнику и вы вместе ее ищете.  Впрочем, это лирика. Куда интереснее реальная или, как говорят патологоанатомы, живая  история.  Вот, например, Французская революция, начавшаяся взятием Бастилии. Восставшим были нужны пушки и порох, имевшиеся в крепости, а вовсе не заключенные. Но освобождение узников стало своего рода символом революции. Что до самой Бастилии, то она к моменту революции одряхлела, подрастеряла былое величие и былых узников.  Всего в крепости скучало несколько сидельцев, если быть точным, семь. Четверо мошенников плюс три знатных маньяка, которым удалось избежать смертной казни за убийства и прочие шалости, и они благополучно проживали, в окружении прислуги, с хорошей кухней, вином и пр. Полагаю, вся эта компания была изрядно удивлена криками восставших, требующих свободу политическим узникам. Бастилию возьмут, примут решение ее разрушить, а на освободившемся пространстве поставят табличку «Здесь танцуют. Всё будет хорошо».

Предположим такой сюжет: человек бывший свидетелем взятия Бастилии, покидает Францию, например, по торговым делам, а через несколько лет возвращается. Скажем, 2 сентября 1792 года. И что же он видит? – его соплеменники, по всей видимости, исполнены стремления освободить всех узников Франции. А как по другому, он смог бы объяснить себе бегущую с ревом толпу, врывающуюся в тюрьму Ла Форс или тюрьму аббатства Сен-Жермен. «Освобождают заключенных», - скорее всего, подумал бы наш персонаж, вне зависимости от того, как он относился к французской революции. И действительно, и герои, и декорации похожи. Вот, например, Станислав Майяр, тот самый, кто балансируя надо рвом Бастилии, сумел первым дойти до ворот тюрьмы. Герой.

Впрочем, если бы наш любознательный персонаж посмотрел, что будет дальше, то стал бы свидетелем странного освобождения. «Отпустить!» - говорил глава трибунала Станислав Майяр и узника отдавали в руки санкюлотов, которые вилами, палками, прикладами забивали «освобожденного». Именно так – революционеры убивали контрреволюционеров, сидевших в тюрьмах. Их было много – контрреволюционеров – тут и швейцарские гвардейцы, и придворные, и министры, и священники. Растерзав принцессу Ламбаль, отрезали ей голову, водрузили на пику и понесли показать ее подруге -  заключенной Марии-Антуаннетте. Войдя враж стали убивать всех подряд, уже не разбирая политических и уголовных. Зачем-то из пушек расстреляли тюремный госпиталь для душевнобольных и бродяг. Так что полюбопытствуй наш вымышленный персонаж – а что, собственно,  происходит, его бы тоже, скорее всего, убили, как личность подозрительную, явно контрреволюционную. Нет-нет, ни в коем случае не любопытствовать и, тем более сочувствовать. Сохранилась реплика, записанная современником тех событий -  парижанин говорит своей жене: «Всё это, без сомнения, слишком печально, но они — заклятые враги, и те, кто освобождает от них родину, спасают жизнь тебе и нашим бедным детям».

Вот такое наложение одного события на другое – взятие Бастилии и сентябрьские расправы. Герои те же, но что-то поменялось – чувствуется развитие сюжета. Вот разве что табличка, которую поставили на месте разрушенной Бастилии, всё та же – «Здесь танцуют и всё будет хорошо».

Ну да ладно – пусть будет, как будет. В конце концов, всё делается во имя справедливости, не так ли? Как в сказке Юрия Олеши «Три толстяка». Есть три нехороших толстяка, их нужно скинуть и жизнь наладится.

Собственно, мы воспитаны на идеях революции, вся литература, искусство, философия об этом. Если бы в 1825 году декабристы победили, то, предположу, на просторах Российской империи никогда не было бы ни одной революции. Вечная слава этим замечательным, восторженным аристократам, большей частью мальчишкам, верившим в торжество справедливости. Кто-то хотел республику во главе с президентом Сперанским, кто-то просвещенного монарха, кто-то просто был против всего плохого за всё хорошее. Их победа, скорее всего,  закончилась бы ссорой и полным разуверением во всем и вся. Но они проиграли. Или напротив – победили. Их имена в пантеоне мучеников за други своя, а сама идея революции стала смыслообразующей для многих поколений мальчишек и девчонок, даже ничего не знающих ни о Пестеле, ни о Рылееве.

Отсвет от декабристов-мучеников ложился на героев и антигероев, каких-нибудь каракозовых или багровых, не умевших даже объяснить причины своих поступков. Но это подробности, не отменяющее главного - революция – это хорошо, всякая революция есть благо, разве нет? Вот я скажу: Техасская революция. Раз в словосочетании есть слово «революция», то извольте сделать подобающие лица, восторженные или просто почтительные. А было так:  в 19 веке Техас входил в состав Мексики. Законодательное собрание Мексики разрешило получать земельные наделы поселенцам из США по низкой цене, да еще и в рассрочку. Очень скоро в Техасе проживало больше 30 000 американцев и восемь тысяч мексиканцев. При таком количественном преимуществе платить рассрочку не хотелось. Это первая причина революционной ситуации. Есть и вторая. Американские поселенцы использовали труд чернокожих рабов, их насчитывалось порядка пяти тысяч. И тут возник правовой конфликт, поскольку Мексика законом от 1829 года отменила рабство негров. Т.е. Мексика не признает рабство, что американские поселенцы воспринимают, как ущемление своих прав. Вот, собственно, подоплека Техасской революции, целью которой являлось изъятие у мексиканцев их территории и сохранение института рабства.

Есть у этой революции и свои герои, и свои сражения, например,  битва, которая должна была войти в историю, как великая битва за золото. Всё началось с донесения техасского разведчика по кличке Глухой Смит, что вскорости  мексиканский караван повезет слитки золота для выплаты жалования солдатам и закупки снаряжения. Новость внесла оживление в ряды техасцев – дело хорошее, справедливое, золото нужно брать.

26 ноября 1835 года в сухой расщелине возле слияния ручьев Алазан, Апач и Сан-Педро состоялась битва. С каждой стороны было по полторы сотни участников. «Ребята! Мы умираем только раз, – скандировал командир техасцев Джеймс Берлесон. – Атакуем их!»

В ходе сражения было ранено несколько техасцев, мексиканцы потеряли троих и отступили, оставив навьюченных мулов.

Огромные седельные сумки, свисавшие по бокам мулов, радовали глаз. «Открыть сумки!» - скомандовал командир. Сумки открыли – вместо золота техасцы обнаружили свежескошенную траву, которую везли на корм мексиканским лошадям. В наступившей тишине все внимательно посмотрели на разведчика Глухого Смита. «Выходит, мы не за золото сражались, Смит, а за сено. Ты любишь сено, Смит?»

Что было дальше с Глухим Смитом – неизвестно. А сражение возле слияния ручьев Алазан, Апач и Сан-Педро, так и вошло в историю, как великая битва за сено.

*

Телефон зазвонил в конце седьмого месяца, в четверг, в середине дня. Собственно, к этому времени я уже не ждал  предложений о работе, если звонят, то в течение первого месяца, иногда двух.

- Алексей Владимирович?

- Слушаю

- У нас к Вам предложение – не хотите ли поработать на новом радио?

- А как называется ваше радио?

- Название Вам ничего не скажет. Давайте так, мы встретимся и всё обсудим.  Лучше, если Вы заедете прямо на студию. Когда Вам удобно?

Ломаться, т.е. делать вид, что  занят, я не стал: «Могу и сейчас подъехать».

- Отлично, ждем Вас. (Дальше следовал адрес, судя по всему, где-то на окраине, пришлось несколько раз переспросить название улицы).

Дорога заняла почти час (и это при том, что не было пробок). Мы фактически выехали за черту города, таксист с недоумением смотрел на навигатор, уверявший, что нужно повернуть вправо. На право,  было поле, налево тоже  поле, но с десятком коттеджей. И всё-таки, если ехать вправо, т.е. до опушки леса, то там, наверное, и есть искомая улица. Это я вслух рассуждаю.

- В лесу, что ли? – удивляется водитель, но сворачивает с трассы на проселочную дорогу. Навигатор рекомендует ехать прямо 100 метров и потом повернуть налево. Едем, поворачиваем. Лес на поверку оказался аллеей, упирающейся в двухэтажное  полукруглое здание в духе конструктивизма 30-х годов прошлого века. По широким ступенькам поднимаюсь к стеклянной двери, стекло плавно отъезжает в сторону, и я вхожу в вестибюль, хотя, точнее будет сказать, в фойе театра. Сходство с театром создает галерея  фотопортретов и совсем уж не конструктивистский бархат, покрывающий стены. В фойе никого, в одиночестве любопытствую, что за люди на стенах, удивляюсь – ни одного мне известного персонажа. «Наверное, сотрудники станции, - думаю. - Судя по фотографиям люди в основном немолодые».

- Здравствуйте, Алексей Владимирович!

Оборачиваюсь, передо мной высокий худой человек лет сорока-сорока пяти, на лице ни тени улыбки, а глаза смеются.

- Никого не узнаете?

- Честно говоря, никого. Вот, разве что, этот господин немного похож на академика Амосова, но под портретом другое имя.

- Да, это не Амосов, - соглашается, и протягивает руку: «Виктор Юрьевич».

Разговор, который воспоследовал, я бы назвал идеальным и по форме, и по содержанию. По форме – лаконичный, мне была показана студия (большая, светлая, великолепно оборудованная), редакционная комната и стеклянная веранда, где посреди настоящего зимнего сада располагались глубокие кресла и журнальные столики. В правом углу, что бы вы думали, находилась барная стойка.

Что ж, антураж, беседы, т.е. форма мне уже нравилась, а вскоре добавилось и содержание.

Виктор Юрьевич предложил присесть, сделал знак бармену:

- Мне как всегда, а что Вы будете?

В принципе, при приеме на работу демонстрировать свою любовь к горячительным напиткам не принято, но как-то непроизвольно произнес: «Виски».

Через полчаса я получил ответы, как мне тогда казалось, на все вопросы. Итак, радио называется «Уроборос ФМ», как пояснил Виктор Юрьевич,  это отсыл к алхимическому символу бесконечности. Пусть так, тема алхимии мне близка, я только-только собрался явить эрудицию в данной теме, как собеседник переключился на более насущные вопросы.

- Вы будете получать … (Виктор Юрьевич назвал сумму ровно в два раза превышающую мои самые дерзкие ожидания) Впоследствии, гонорар может увеличиваться, но уж точно не уменьшится (здесь почему-то Виктор Юрьевич усмехнулся).

Большие деньги, подумал я, значит, какая-то заказуха, радоваться преждевременно.

- Теперь, собственно, о Ваших программах.

Ну, вот, началось. Семь месяцев я пребывал в ожидании, так сказать, мариновался до нужной кондиции и теперь, как полагает заказчик, соглашусь на всё. Отхлебнул виски, вздохнул.

- У Вас полная свобода, делайте, что считаете нужным. Но, конечно, нам бы хотелось иметь в эфире Вашу «Анималистику» или нечто на нее похожее. Что скажете?

- Скажу, что очень рад Вашему предложению.

*

-Мы никогда не услышим, как говорил Демосфен, тембр его голоса, его интонации. Не услышим отца-основателя древнегреческой демократии Перикла, гневную речь Мартина Лютера или голос Вольтера. Увы, возможность записывать живой голос появилась лишь в 19 веке, так что большая часть истории человечества, явленная, что в спорах, что в монологах, остается для нас беззвучной.

Оттого все собравшиеся в редакции журнала «В мире науки» ощущали особую торжественность. Сегодня, 7 декабря 1877 года помощник изобретателя Томаса Эдисона Джон Крузи демонстрировал работу фонографа – прибора для записи и воспроизведения звука.

«Сейчас вы услышите голос Томаса Эдисона», - анонсировал Джон Крузи. В помещении стало тихо. Впервые в истории человечества, мысль, озвученная накануне, могла быть снова и снова услышана. Джон Крузи повернул ручку фонографа – сквозь шипение, будто сквозь толщу тысячелетий, прорвался голос Томаса Эдисона и стали различимы слова:

«У Мэри был барашек

Он белый был, как снег…»

Историей про Эдисона и барашка я начал работу на радио «Уроборос ФМ». Программу назвал «Люди и звери». Согласен, название несколько прямолинейное, я бы даже сказал, диковатое, но ничего другого в голову не пришло. В одном цикле я решил совместить разговор о человеческой истории в контексте истории естественной, изначальной.

«У Мэри был барашек

Он белый был, как снег…»

- повторил я, но уже не так весело, как в первый раз – дальше сюжет должен был развернуться на 180. Голос мой стал строже, а  паузы протяженнее:

- Итак, участников трое, и, на первый взгляд, они никак не связаны друг с другом. Судите сами – мелкий торговец Уильям Кеммлер, слониха Топси и изобретатель Томас Эдисон. Объединяет их только место действия  - США. Что до времени, то у каждого персонажа оно своё, и, собственно, каждую историю можно рассказывать по отдельности. Например, первый участник - Уильям Кеммлер. Уильям мечтал о славе, а заниматься приходилось пустяками – мелочной торговлей. Но Кеммлер не сдавался -  о его запоях и драках слагались легенды во всех салунах Буффало. Так, в пьяном ступоре Уильям заявил, что готов перепрыгнуть на лошади вместе с телегой через трехметровый забор. В результате лошадь сломала ноги, телега развалилась. Не пострадали только забор и сам Кеммлер, продолживший возлияния в окружении восторженных поклонников. Кто знает, как бы сложилась судьба легендарного выпивохи, если бы однажды он не зарубил топором свою сожительницу, некую Тилли Зиглер. Суд приговорил Уильяма к смертной казни. Казалось, тут то и конец всем мечтам о славе. Но нет, именно 6 августа 1890 года Уильям Кеммлер и вошел в историю, как первый человек, казненный на электрическом стуле.

(Тут я сделал паузу, будто это конец истории, всего несколько секунд молчания и продолжил)

- Обратимся к другому участнику, точнее, участнице. Речь идет о слонихе Топси. Топси - азиатская слониха, выступавшая в цирке американского антрепренёра Адама Форпо  в нью-йоркском Луна-парке. Дрессировщик пытался заставить слониху съесть зажжённую сигарету, и она убила его, после чего была сочтена опасной для людей и казнена электрическим током. Можно предположить, что эти две истории я объединил только по причине сходной гибели Уильямма Кеммлера и слонихи, поскольку оба были убиты посредством электричества. Что ж, действительно, гибель сходная, а главное, не случайно сходная. И если быть точным, их убили не просто током, но переменным током. Как ни странно, в данном случае это имеет значение. И на сцену выходит третий участник – изобретатель Томас Эдисон, которому нет никакого дела ни до слонихи Топси, ни до уличного торговца Уильямма Кеммлера и всё же, к их судьбам он имеет самое непосредственное отношение. Речь идет о, так называемой, войне токов, о противостоянии Томаса Эдисона с одной стороны и Николы Теслы, а также Джорджа Вестингауза, с другой,  в борьбе за использование постоянного и переменного тока.   Джордж Вестигауз обнаружил слабое звено системы Эдисона, отстаивавшего преимущества постоянного тока. При увеличении расстояния повышается электрическое сопротивление проводов, а также растут потери на их нагрев. Что до напряжение переменного тока, то оно  легко изменяется с помощью трансформаторов. Это даёт возможность передавать ток по высоковольтным магистральным линиям на большие расстояния.  Переход на переменный ток должен был стать финансовым поражением Эдисона, который зарабатывал немалую часть денег на патентных отчислениях. Чтобы не обанкротиться Эдисон  решает  заняться  чёрным пиаром, с целью  любыми средствами   дискредитировать переменный ток.  Как это проще всего сделать? – внедрить мысль, что переменный ток убивает, что переменный ток опасен, в отличие от постоянного. Для этого, собственно, и были убиты Уильям Кеммлер и слониха Топси. Кеммлера, как уже было сказано, казнили на электрическом стуле. Его преступление тянуло на лет десять – он, в пьяном угаре убил  неверную сожительницу, т.е. преступление жестокое, но по законам 19 века, алкогольное опьянение было не отягчающим, а смягчающим обстоятельствам, поскольку делало убийство не предумышленным. Но люди Эдисона подшустрили, и присяжные вынесли смертный приговор. Казнь Кеммлера была столь ужасной, он фактически сгорел живьем, что вызвала в обществе ужас – переменный ток страшная вещь, писали газетчики, по наущению Эдисона. Но, война токов продолжалась и дальше, на очереди была слониха Топси.

Топси отказалась глотать зажженную сигарету и убила дрессировщика. В принципе, подай эту историю газетчики как пример жестокого обращения с животными, Топси осталась бы жива. Но Эдисон проследил, чтобы газеты написали по-другому, а именно, слониха Топси убила троих работников цирка, что было заведомой ложью. Топси казнят публично, более того, сама казнь будет снята на пленку – фильм увидят миллионы. Действительно – переменный ток убивает, что и требовалось доказать.

Дальше предполагалась короткая пауза, означающая поворот сюжета, но пауза затянулась – в окошке студии возник Василий Бойчук, помахал рукой и жестами дал понять, что дождется окончания эфира. От неожиданности я чуть не забыл, о чем собирался говорить. Ах, да, закончить разговор я хотел крыловской басней, предваряя ее той мыслью, что мир от масштабировался, возникла новая соотнесенность всех живых существ, новая пропорция. Были когда-то гигантские ящеры, были великаны, но исчезли. И причина исчезновения, говорил я, не в астероидах, вирусах, землетрясениях и прочем. Это следствие, а не причина – причина в том, что все они были слишком велики, огромны для этого мира.  Вот и слон стал невидимым:

Какие бабочки, букашки,
Козявки, мушки, таракашки!
Одни, как изумруд, другие, как коралл!
Какие крохотны коровки!
Есть, право, менее булавочной головки!» —
«А видел ли слона? Каков собой на взгляд!
Я чай, подумал ты, что гору встретил?» —
«Да разве там он?» — «Там».— «Ну, братец, виноват:
Слона-то я и не приметил». 

- Вы здесь работаете?

- Да, уже полгода, - отвечает Василий. – А вы, я так понимаю, сегодня первый день.

- Первый, и это надо отметить. Или у вас эфир?

- Нет, эфир завтра, меня вызвал Виктор Юрьевич. Меня и вас.

- Я так понимаю, своим приглашением на станцию я вам обязан.

- Не совсем, -  Василий поморщился. – Здесь принцип рекомендаций не работает, только заказчик определяет,  кому быть в эфире, а кому нет.

- Ну и ладно, так всё-таки на веранду или сперва посетим руководство?

- Не помешаю, - это Виктор Юрьевич подошел. – Я не отвлеку вас долго, всего один вопрос, вы позволите?

И вот мы сидим на веранде, за стеклом падает мокрый снег, а здесь тепло, кофе, виски и веселые растения в разноцветных горшках.

- Мое предложение следующее – поступил заказ на возрождение вашего шоу «Антиэволюция». Поправьте меня, если я ошибаюсь, но это была самая популярная  радиопередача в 2015-16 годах. Во всяком случае, так утверждает заказчик. Что скажете?

Я смотрю на  Василия, Василий в окно, потом на меня:

- Алексей все равно примет окончательное  решение не раньше, чем через пять дней. Какой смысл сейчас говорить об этом.

По правде сказать, я не понял,  почему решение о возрождении программы «Антиэволюция» я должен принять именно через пять дней:

- Я лично не против, - говорю. – Так что, Васыль, дело за Вами.

- Хорошо, я согласен, - пожимает плечами. – Пусть будет «Антиэволюция» - где же еще, как не на «Уроборос ФМ»

- Понятно, что ваши гонорары удвоятся, - Виктор Юрьевич допил кофе и,  кивнув на прощанье, проследовал в редакционную комнату.

- Вы не хотите делать «Антиэволюцию»? – спрашиваю. – Понимаю, повторяться не хочется, но мы можем развернуть разговор  по-новому.

- Дело не в этом…   Давайте, лучше просто немного выпьем. У Вас, я слышал, вышло две книги?

- Да, при следующей встрече подарю. А Вы как?

Через два часа такси, оплаченное студией, развезло нас по домам, а осадок остался.  Василий вел себя как-то отстраненно, от разговоров о радиостанции уклонялся, вот, разве что, говоря об общих знакомых, напоминал прежнего остроумного Бойчука.

Впрочем, мы и вправду давно не виделись – люди меняются.

Ассоциация вторая, эволюционная

Вот, скажем, птицы - не обезьяны, люди и прочие, но птицы. И тут же вопрос - зачем не летающим животным понадобилось становиться летающими, с чего вдруг живые организмы эволюционировали до способности летать. Как это случилось, ответить, наверное, возможно. И даже назвать неких прародителей птиц, скажем,  дромеозавров и троодонтидов. Но вот зачем летать, за какими плодами, растущими на небе должно было тянуться?

Допустим, крылья позволили лучше охотиться или уходить от погони. Одно странно, особенно в контексте ухода от погони – крылья развились не вдруг, в одночасье. Т.е. всё время, пока длился эволюционный процесс формирования крыльев и перьев,  от погони уходить всё-таки удавалось и без помощи крыльев. И тут важно помнить, что  масса перьев или равна или  превышает массу тела самой птицы. Если главной задачей отбора было уходить от погони или догонять, то зачем тогда происходило утяжеление, и, что важно - постепенное утяжеление, когда до момента взлета оставались десятки миллионов лет.

Собственно, на время, как главный ингредиент эволюционного супа, можно списать всё. Вот, разве что, осталось договориться, как воспринимать  время.

Одни представляют, что мы движемся вдоль времени, как вдоль стены с картинками. Другие же напротив, полагают, что мы неподвижны, время вращается вокруг нас. Эти два подхода примеряет комната страха, комната неожиданностей – был такой аттракцион. Ты заходишь в помещение, садишься на скамейку, и вдруг начинаешь вместе со скамейкой вращаться. Разум не успевает среагировать, что ты не пристегнут, значит, если бы всё было взаправду, ты бы свалился вниз головой. То есть тебе кажется, что ты вращаешься вместе со скамейкой. На самом деле, вокруг тебя вращается комната. И эта вращающаяся комната и есть зачастую наше представление о мире, наше суждение, наши истины. И среди прочих, даже та, что всё это фокус, что это не ты, а комната вращается, но это, как ни странно, сути не меняет.

В трактате «О полете птиц» Леонардо да Винчи писал: «Птица есть действующий по математическому закону инструмент, сделать который в человеческой власти со всеми его движениями».

Эти слова вдохновили французского инженера Клемана Адера на создание первого в мире аэроплана. Размах крыльев, напоминавшие крылья летучей мыши, был 14 метров, длина самолета шесть с половиной. Внутри фюзеляжа Клеман разместил паровую машину в двадцать лошадиных сил, которая должна была раскручивать пропеллер. Получилась громоздкая, триста килограммовая конструкция, плюс вес самого пилота.

В 1890 году  в парке замка Арменвийер, самолет управляемый Клеманом Адером оторвался от земли и пролетел целых 50 метров.

С тех пор прошло больше ста лет, а вот загадка осталась: как вообще это изделие, представляющее собой паровую машину на трех колесах с крыльями, сумело, пусть ненадолго, но подняться в воздух. Возможно, причину нужно искать не в математических расчетах и законах физики. Как писал в том же «Трактате о полете птиц» Леонардо да Винчи: «Построенному человеком инструменту не хватает лишь души птицы, которая в данном случае должна быть заменена душою человека».

*

Итак, пришел мой пятый рабочий день. С утра я был весел, бодр и в меру задумчив. Эфир получился легким, а для финала  припас историю о Симоне Перейнсе, которого потомки назовут мастером религиозной композиции.

- Летнее утро 1568 года,  мой персонаж  тяжело просыпается.  Снилось: его в санбенито под барабанный бой тащат  на костер. Симон резко приподнялся на кровати. «О, Святая Мария! – застонал художник – Что я наделал!» И правда, накануне изрядно выпив агуардиенте, он заявил  приятелю, что рисовать лики святых глупо, куда разумнее писать портреты грешных, поскольку грешные могут расплатиться.

«Донесет!» - метался по комнате Перейнс – Лучше уж самому явиться с повинной».

- Ты виноват, сын мой, - молвил  инквизитор, глядя сверху вниз на испуганного художника. – Гордыня – великий грех,  но мы спасем тебя.

Из соседней камеры донесся истошный вопль.

- Отныне, - продолжал инквизитор – Ты будешь писать только лики святых.

- А на что я буду жить, святой отец?

- Жизнь – это великий дар. Неужто, ты ждешь от Церкви большего?

*

На пороге студии меня ожидал Виктор Юрьевич.

- Нам надо  поговорить.

Я бодро шагнул в сторону веранды, но Виктор Юрьевич жестом остановил меня, и пригласил в свой кабинет. «Прошу Вас, - сказал он, - Виски, коньяк?»

- Пусть будет виски, - что-то мне всё это не нравилось, хотя, почему, собственно? Отличный одно солодовый виски в стакане, стакан в руке, я весь – внимание.

- Как Вам у нас работается?

Странный вопрос – работаю я не в коллективе, а сам по себе, с отдельными представителями радиостанции пару раз выпил и всё. Видимо, в этом дело. Зря выпил, болтал много.

- Хорошо работается.

- Ну, вот и замечательно, для нас очень важна атмосфера настоящей радиостанции, не придуманной, не бутафорской, но такой, как на самом деле.

- Полагаю, из ныне действующих, это лучшая радиостанция. Я еще, правда,  не успел послушать  программы коллег, но многих давно  знаю – все они профессионалы. Тот же Бойчук, например.

- Да, конечно, у нас нет случайных людей, что называется, с улицы. Все, кто работает на «Уроборос ФМ» имеют… (Виктор Юрьевич запнулся) имели свою аудиторию.

- К слову, раз Вы уже заговорили об аудитории, я забыл спросить на какой частоте мы выходим. В сети я не обнаружил нашу станцию.

- Опять же, - продолжил Виктор Юрьевич, словно не слыша моего вопроса. – У нас нет цензуры, языковых квот, темников и прочего. Каждый говорит лишь о том, что ему видится важным и интересным. Это имеет значение, не так ли?

- Конечно, - соглашаюсь с очевидным. – Отсутствие цензуры радует.

- Вот, хорошее слово «радость», - Виктор Юрьевич подливает мне виски, улыбается и говорит: «Видите ли, Алексей, у нас не только свои ведущие, но и своя аудитория. Собственная».

- Что-то вроде кабельного телевидения.

- Почти, с небольшими оговорками. Но прежде, чем продолжить разговор, я бы хотел выплатить Вам гонорар за пять рабочих дней. (Виктор Юрьевич взял со стола упитанный конверт и протянул мне) Это на случай, если вдруг Вы захотите прервать беседу и получится так, что станция останется Вам  должна. А мне бы этого не хотелось.

Конверт механически засунул во внутренний карман пиджака, одним глотком допил виски, и налил еще.

- Я так понимаю, сейчас я услышу что-то интересное.

Притча про землю

Интродукция

Луи Дежан, сколько себя помнил, мечтал о своем цирке. О власти мечтал племянник Наполеона, Шарль Луи. Время шло. Луи Дежану удалось собрать свою труппу шапито, а Шарль Луи Наполеон, после революции 1848 года стал президентом Французской республики.

«Хорошо бы иметь в Париже свой собственный цирк, а не  трястись по дорогам Франции», - вздыхал Луи Дежан. «Как я ненавижу республику! - скрипел зубами президент Франции, вынужденный ежедневно любезничать с республиканцами. – Я хочу быть императором!»

Мечты сбываются. Тот, кто, вступая в должность президента, торжественно клялся защищать идеалы революции, организовал заговор против Республики, и провозгласил себя императором.

Да и у Луи Дежана дела шли неплохо. 11 декабря 1852 года, через несколько дней после коронации Шарля Луи Наполеона, он открыл свой собственный цирк и, на всякий случай, назвал его в честь императора – цирком Наполеона.

Впрочем, спустя несколько лет название пришлось менять – новая революция свергла монархическое правительство, и теперь цирк именовался Национальным.

Устал Луи Дежан, не стал дожидаться, пока произойдет очередной переворот и продал цирк.

Вышел, посмотрел в последний раз на свое детище, вздохнул – и правда, настоящий дворец, да и место выбрано удачно – между площадью Республики и площадью Бастилии.

***

Жили-были два брата, Андрей и Виктор. Их отец, Юрий Степанович, в бытность советской власти, служил по спортивному ведомству при ДОСААФ.  Человеком был осторожным или, как говорили его бывшие коллеги на поминках, честным. Так или иначе, при разделе в 90-е  казенного имущества, досталось Юрию Степановичу партия чешских кроссовок (720 пар), 43 борцовских коврика, три комплекта костюмов для горнолыжного спорта, но без лыж и один гимнастический козел. Кроссовки удалось обменять на полторы сотни литров спирта, что заложило основу семейного бизнеса. Что до гимнастических ковриков и горнолыжных костюмов,  их украли, обделенные при разделе бывшие коллеги Юрия Степановича. Остался только козел, посреди разграбленного казенного склада.  Поначалу, Юрий Степанович раздосадованный кражей, пнул спортивный снаряд  (год выпуска 1967, артикул ААИ54) и гордо вышел на улицу, но вскоре вернулся. Здесь, собственно, и начало истории.  Козел нужно было где-то хранить (а еще, конечно,  полторы сотни литров спирта, разлитых в хрупкую стеклянную тару). Украденное ни кем-нибудь, а  своими   борцовское снаряжение и горнолыжные костюмы, добавили Юрию Степановичу щемящую ноту в разговоре с начальством: «Как же так? Я честно отработал больше четверти века, а меня без копейки на улицу…».

В итоге, бывшему сотруднику ДОСААФ выделили участок, отведенный когда-то под спортивную базу для молодежной сборной по футболу. Базу так и не построили, но по бумагам она числилась, как пребывающая в строительстве. На самом деле, в пяти километрах от Киева, если взять вправо от шоссе, на трех гектарах, находилось поле, оканчивающееся неглубоким лесом. Юрий Степанович так и не успел по-настоящему оценить подарок стремительно угасающей советской власти – через несколько лет, а именно в 1994 году он скончался, а его сыновья, Андрей и Виктор, оказались наследниками земли, совершенно не имея представления о том, зачем им это надо.

К этому времени у семьи было две наливайки на Шулявке (кафе «Сюрприз» и «Рюмочная»), небольшой цех в селе Троещина по производству элитного алкоголя и мастерская по ремонту сумок, зонтов и обуви. Вся эта индустрия, пока был жив Юрий Степанович, приносила неплохой доход, даже с учетом отчислений рэкету и прочей милиции. Юрий Степанович умел договариваться, сказывалась старая бюрократическая школа, с которой не под силу было тягаться трехклассным малиновым пиджакам. Но, увы, в 1994 году братья оказались предоставлены сами себе, одному было 21, другому 19.

Сперва злые люди отжали кафе «Сюрприз», потом сгорел цех на Троещине (Обидно, только-только наладили линейку по производству болгарского коньяка «Слынчев Бряг»). Сама собой закрылась «Рюмочная» и от окончательного разорения спасала лишь ремонтная мастерская и ее единственный работник Григорий Саввич (по кличке «Сковорода»). Вот тут-то Андрей и вспомнил слова отца об участке земли, что  где-то под Киевом. Первая мысль была продать и уехать куда-нибудь, например, в Германию. Мысль о Германии подсказал Виктор, на тот момент студент КПИ – умному человеку, говорил он, там всегда найдется работа. Андрей мечтал об Америке, но, в итоге, с отъездом пришлось повременить – покупателей не нашлось.

Про землю то вспоминали, то забывали – жизнь как-то наладилась и без продажи отцовского наследства. Андрей занялся строительным бизнесом, а Виктор компьютерами. Лишь в начале века, тема земли возникла снова. «Мы владеем богатством, а не умеем им распорядиться, - убеждал Андрей Виктора. – Целых три гектара можно отвести под ферму -  один гектар под зерновые, второй под парники, а на третьем, построим настоящий фамильный дом с парком и фонтанами».

Коммерческая смекалка Андрея у Виктора сомнений не вызывала – пусть будет ферма, так решили братья и вложили деньги в строительство четырех парников, чтобы выращивать элитные сорта помидоров. Первый урожай праздновали как небольшую сельскую свадьбу – пять нанятых на сезон сельхоз работников перепились и устроили поножовщину, приезжала милиция, выбили стекло в парнике, где прятался особо буйный крестьянин, взяли в виде штрафа ящик коньяка и две бутылки водки.

И всё же братья были счастливы – им удалось вырастить уникальные сорта из семейства пасленовых. Внешне помидоры красотой не отличались – черные, скрюченные, они смотрелись уродцами рядом с простыми красными помидорами, которыми торговали на трассе  окрестные бабушки. Работник с фермы пытался объяснить подъезжающим автомобилистам ценность и вкусовые качества товара, даже предлагал попробовать. Автомобилисты смотрели с недоверием на ведра, наполненные до верху черными, как смола плодами и уезжали. В итоге, бабушки, торговавшие автохтонными помидорами, ополчились на продавца с фермы – из-за него страдала  их торговля. Скажем, однажды остановилась дорогая иномарка, оттуда вышел серьезный, хорошо одетый господин, долго смотрел на продукцию  братьев и молвил: «Чернобыль, твою мать».

Но ребята не сдавались  и  уже через полгода сеть ресторанов «Краплёная карта» в результате близкого знакомства Андрея с женщиной-маркетологом, согласилась выкупать всю партию помидоров. Будущую сделку отметили шумно  и стали ждать нового урожая. Урожай не подвел, но чуть раньше случилась очередная  революция, женщина-маркетолог эмигрировала в Израиль, а сеть ресторанов закрылась.

К счастью для братьев, строительный бизнес и компьютеры, позволяли не только существовать, но и дальше  вкладываться в отцовское наследство.

«Плевать на мораль, - убеждал Андрей брата. – Земля должна кормить, так пусть лучше на ней будет бордель, чем вообще ничего». Идея публичного дома пришла к Андрею после знакомства с творчеством Тулуз-Лотрека в иллюстрированной книге-биографии авторства Перрюшо. Книгу Андрей не читал, а картинки смотрел и в его сознании возник настоящий парижский бордель в предместье Киева. Изысканная обстановка, развратные, но не пошлые дамы, дорогое вино, в фойе – французский шансон. К реализации проекта Андрей подошел серьезно: во-первых, развелся, во-вторых, купил за безумные деньги кресло-качалку, в котором, по словам  хозяина антикварного салона Семена Гусицкого, отдыхал сам Бальзак. Виктор спросил брата, причем тут Бальзак и услышал: «Заведение назовем «В гостях у Оноре» - если будет проверка, скажем, у нас литературный салон.

«Литературный салон»  открылся через полгода. Строительная бригада Андрея в сжатые сроки возвела нечто, издалека напоминающее мельницу. Сходство достигалось с помощью пропеллера, вращающегося на крыше. Пропеллер был настоящим, приводные ремни соединяли его с электрическим двигателем, работающим днем и ночью. Единственная сложность заключалась в системе передач, точнее, в ее отсутствии – винт крутился слишком быстро, слегка раскачивая крышу. Так было и в день открытия, дул порывистый осенний ветер, усиленный работой вентилятора; конструкция «Литературного салона» подрагивала, голос Азнавура слегка заглушал шум работающего мотора.

Посетители,  три клерка «Укрсибанка», в котором Андрей намеревался взять кредит, нервно топтались в фойе и бессмысленно хихикали в ожидании «развратных, но не пошлых дам». С последними получилось непросто – ни полтавские, ни житомирские Андрея не устраивали, все они были слишком обыкновенными: «Не то»,  - вздыхал он,  снова и снова разглядывая композицию «В постели» кисти Тулуз-Лотрека. В итоге, пришлось  раскошелиться на высокий штиль - во Львове, Андрею посчастливилось нанять трех, судя по фотографиям, неординарных девиц. Переговоры шли в течение месяца по переписке в интернете,  и вот ранним утром на маршрутке «Львов-Киев», девушки прибыли - две худые и одна тощая.

…Салон «В гостях у Оноре» несколько месяцев приносил доход, достаточный, чтобы оплачивать питание барышень, и труд электродвигателя. Еще немного, верилось Андрею, и предприятие заработает  на полную мощность. В определенном смысле, так и случилось. В 2014 году произошла еще одна революция и к девушкам, проживающим в доме с пропеллером, потянулись земляки. На стене фойе появилась надпись: «Смерть ворогам!»

Первым, кто почувствовал себя врагом, был Андрей.

- Вы хто, музщщина? – спросила его худая Марьяна. – Цэ частна территория!

- Так, - согласился с ней человек в камуфляже, раскачиваясь в бальзаковском кресле. – Ану, пишов!

Все попытки  по суду вернуть собственность ничего не дали.

- Да, брось ты это, - говорил Виктор.

- Нет, так нельзя, надо бороться.

Но тут произошло два события: во-первых, часть революционеров отправилась воевать на Донбасс, так что дом опустел почти наполовину. Во-вторых, оставшиеся (несколько особо агрессивных бойцов, находившихся на вершине сексуальной цепочки), затеяли передел территории. Проезжающие по трассе слышали выстрелы, один протяжный крик и последовавший за ним взрыв, предположительно  ручной гранаты РГД-5. Огонь охватил здание, из которого успели выбежать только три барышни, в чем мать родила  – две худые и одна тощая.

Виктор Юрьевич внимательно посмотрел на меня: «В этом месте, как правило, слушатели смеются. Видимо от многократного исполнения, история несколько поистрепалась».

- Насколько я понимаю, мы находимся на этих самых трех гектарах.

- Совершенно верно, только события, о которых я поведал, произошли чуть южнее, ближе к трассе. Это, так скажем, история Андрея.

- И когда же начинается Ваша история?

- Прямо сейчас и начнется. Предлагаю продолжить разговор на улице, поближе к наглядному материалу.

В редакционной комнате накидываю пальто и вот мы спускаемся по широким ступеням особняка на аллею, ведущую к шоссе.

- Давайте повернем влево, - говорит Виктор Юрьевич. – Там Вы еще не были.

Действительно, аллея продолжается и в другую сторону, но недолго – через несколько десятков метров начинается невысокий  ельник, над которым покачивается одинокая сосна.

- У меня непростая задача, - усмехается Виктор Юрьевич. – Успеть столько рассказать до того, как мы дойдем до этих деревьев.

- Можем обойтись без наглядности, - говорю.  – Вы, как выяснилось,  отменный рассказчик, а у меня всё в порядке с воображением.

- Нет, нет, идемте, - мне всегда удавалось уложиться в это расстояние.

Мы то останавливаемся, то снова идем, дважды поворачиваем к особняку, топчемся на месте, но, так или иначе, деревья всё ближе. А Виктор Юрьевич говорит, говорит…

- Итак, я потерял брата. Дело не в том, что прогорела очередная коммерческая затея, и я, и Андрей много раз начинали с нуля, но здесь другое. Отцовский подарок оказался непосильным. Признать это, значит, разувериться в самом себе. Андрей признал. Впрочем, его признание имело свои последствия – засовывая в багажник черный от сажи пропеллер, он произнес: «Есть земля, которая кормит, а эту землю саму нужно кормить. Она сожрет всё, а потом и тебя сожрет!»

Вскоре Андрей уехал из страны, я отговаривал его, мы поругались и, с тех пор,  ни разу не виделись. А я снова и снова возвращался к его словам, про землю, которую нужно кормить. Так, благодаря Андрею и пришло решение.

…Что-то зябко на улице, ветрено, поднял воротник, поежился. Мелодраматичная история, судя по всему, подходила к концу, а я пока так  и не понял, к чему всё это.

-  Действительно, что может быть очевиднее, - продолжал Виктор Юрьевич. –  Вот, скажите, Алексей, какая первая ассоциация  возникает  у Вас при словосочетании «кормить землю»?

- Удобрения, что ли?

- Нет, ну не так буквально.

Дурацкий вопрос. Я всегда исходил из идеи пользы и бесполезности, глагол «кормить», мне понятен в контексте помощи  бездомным котам и собакам; при чем тут  земля, что с большой, что с маленькой буквы?

Виктор Юрьевич делает глубокий вдох и произносит: «Кладбище».

- ?

- Андрей, сам того не понимая, подсказал, как правильно распорядиться землей. Мы вбухали сюда целое состояние и что же? Выращивали помидоры  - не получилось. Бордель сгорел. Была у меня мысль продать участок под коттеджный городок, но тут уже мне  стало неловко перед отцом. Получается, я продам землю и всё – не будет у меня этих трех, пусть даже бесполезных, гектаров. Значит, и для меня отцовский подарок непосилен. Так что идея кладбища оказалась единственной, позволяющей сохранить чувство собственного достоинства.

Ельник вблизи был не плотным, деревья росли в шахматном порядке и вскоре мы вышли на невидимый с крыльца особняка, участок.

Собственно, да, это было небольшое и очень ухоженное кладбище. Надгробья над могилами, в основном из белого мрамора, напоминали что-то знакомое, родом из детства. Этот эффект «дежавю» усиливался благодаря вмонтированным в мрамор зеленым и красным лампочкам. Зеленые огоньки горели над тремя могилами, остальные светились красным. Подойдя ближе, я понял,  на что это похоже – скульптор создал подобие советских радиоприемников, сохранив даже ручки настройки слева и справа,  и выпуклый лоб динамика.

- Вот мы и пришли, - констатировал Виктор Юрьевич.

- Не понимаю, - представляю, как я выглядел со стороны, таращась на окружающие меня могилы. – Что это?

- Кладбище, - отвечает. – Во-первых, кладбище, а во-вторых, Ваша аудитория.

*

В 2015 году в переулке имени Дарвина, Виктора  Юрьевича окликнул бывший сослуживец отца. Разговорились, повспоминали Юрия Степановича, договорились снова встретиться.  Уже на следующий день телефон Виктора Юрьевича зазвонил – Вениамин Борисович приглашал навестить одинокого старика, поболтать о том, о сем, как было сказано, «не без пользы для Вити». В двухкомнатной сталинке было уютно и чисто, на столе в военном порядке располагались: графин водки, селедочница, блюдо с дымящимся отварным картофелем, аккуратно нарезанная  московская  колбаса и баночка шпрот.

- Есть у меня мечта, - говорил Вениамин Борисович, наполняя  винтажные рюмки водкой. – Хочу лежать на собственном кладбище, чтобы вокруг не было всяких сумасшедших. Досадно целую  вечность иметь соседом какого-то национал-упыря или, того хуже,  нынешнего чиновника. Ведь идиоты, Витя, абсолютные идиоты.

Выпили. Повздыхали. Виктор Юрьевич вздыхал вполне убедительно, поскольку водка, которой его угощал хозяин,  была явно паленая. «Завтра  будет жуткое похмелье», - снова вздохнул Виктор Юрьевич, глядя, как Вениамин Борисович разливает новую порцию.

- Я рад, Витя, что ты меня понимаешь, не зря мы с твоим отцом дружили. Между прочим, это я тогда помог ему с участком под Киевом. Пять гектаров, шутка ли?

- Три.

- Ну, три – тоже немало. Продали, небось, землицу?

- Нет, не продали, - Виктор Юрьевич на паленую водку больше не сетовал, слушал.

- Знаю, что не продали, так спросил, чтобы понять, доверяешь ты мне или нет. Еще знаю, что кладбище хочешь сделать, да только не выйдет у тебя ничего. Кладбище - не бордель или кабак, тут связи нужны. Связи и деньги.

Суть предложения Вениамина Борисовича сводилась к следующему: документацию и первичное финансирование он берет на себя. В свою очередь, Виктор Юрьевич обязуется создать особые условия.

-  Кладбище только для своих, это раз. Два, я хочу слушать радио.

«Вот обидно, - подумал Виктор Юрьевич. – А всё так хорошо начиналось».

- Ты на старика не смотри, мол, из ума выжил. В своем я уме, не переживай. А про радио сказал не просто так – ученые доказали, что мозг умирает не сразу, а постепенно. Получается так, в линейном, т.е. нашем времени, это недолго, а если спроецировать на вечность – совсем другой коленкор. Вот я и подумал, хорошо бы лежать не в тишине, а слушая Утесова или Анни Вески. И чтобы диктор был взаправдашний, для меня лично вел программу «По заявкам радиослушателей».

- Технически, наверное, это возможно, - после выпитой рюмки произнес Виктор Юрьевич. – Но что значит «кладбище для своих»?

- То и значит. Назовем  предприятие «Клуб любителей Радио». Это будет первое в мире  радиофицированное кладбище, где не покойники (не нравится мне это слово), но слушатели. Что скажешь?

- Давайте, попробуем.

Оказалось, что Вениамин Борисович продумал всё до мелочей, включая форму надгробий. Но, что куда важнее, коммерческую составляющую. Заказчик (он же Слушатель или его родственники) формулирует музыкальные, литературные, а так же идеологические предпочтения, которые должны быть учтены при составлении индивидуального репертуара. Исполнитель (за ежемесячную абонентскую плату, которую можно внести впрок) обязуется предоставить слушателям соответствующий контент, постоянно обновляемый в режиме реального радио. Впрочем, как организовать полноценную радиостудию, Вениамин Борисович не очень понимал.  «Ты человек молодой, Витя, тебе и карты в руки. Найди нормальных ведущих, оборудование закупи, провода всякие, микрофоны и прочую электрику. У нас в армии, помню, радиорубка была при дизельной станции, в том же кузове. Но, если что, можно и отдельное помещение сделать – тут, главное, идея».

Как ни странно, всё получилось. Заминка была только с выбором локации самого Вениамина Борисовича, именуемого в документах «Слушатель номер первый». Он долго что-то высчитывал, даже ложился на землю, недовольно кряхтел, но, в итоге, согласился с участком  на северо-западе, недалеко от сосны. Вскоре, в «Клубе любителей радио» прибыло. Двое слушателей (друзья Вениамина Борисовича) аккуратно расположились в радиофицированных гробах, по обе стороны участка Первого Слушателя. Сам номер первый руководил закладкой, проверял звук, лежа то в одном, то в другом  гробу, а после долго ругал Виктора Юрьевича, за отсутствие репертуара. «Нечего слушать, одна сплошная самодеятельность», - кричал он. «Дайте время, - оправдывался Виктор Юрьевич. – Будет настоящее радио».

Через два года Вениамин Борисович присоединился к слушателям, а Виктор Юрьевич, к полному удивлению для себя самого, увлекся созданием настоящей радиостанции, с полноценными авторскими программами, новостным блоком, прогнозом погоды и спортивной рубрикой.

- Вот, пожалуй,  всё, что я хотел рассказать, Вам, Алексей. Если есть вопросы, то задавайте.

- Смешно, - пожал плечами.

- Необычная  реакция, как правило, в этом месте уже никто не смеется.

- А что козел?

- Не понял.

- Козел, год выпуска 1967.

- А, Вы про гимнастический снаряд? Хранится  в подвале. Хотите посмотреть?

Я развернулся и  широким шагом направился в сторону шоссе.

*

- Здравствуй, Алексей Валерьевич, дорогой мой друг!

Пишет тебе твой друг (тут я икнул и перечитал написанное). Второй «друг»  лишний. Что же получается – пишет тебе – а кто, собственно, пишет?

Всё удалил и начал заново:

- Здравствуй, Алексей Валерьевич, единственный человек, с которым я могу поговорить про радио.

Всхлипнул и непонятно к чему  дописал:

Казимир Малевич, автор «Черного Квадрата» и «Белого Квадрата», говорил: «Искусство недвижно, ибо совершенно».

Десятилетием раньше, нью-йоркский изобретатель по фамилии Карковски получил патент под номером, не помню каким, на новый способ сохранения покойников. Карковски предлагал помещать почивших родственников в стеклянный куб, в котором, по словам изобретателя, «покойник будет сохраняться неопределенное время в идеальном и жизнеподобном состоянии». Родича, по желанию заказчика, можно было разместить в гостиной или в спальне. В рекламном проспекте утверждалось: «Строгие очертания куба придадут неповторимый облик любому помещению».

Аминь

Ассоциация третья, примиряющая

Из записи операции  лоботомии Розмари Кеннеди:

«Мы прошли через верхнюю часть головы, я думаю, что она не спала. Я сделал хирургический разрез в мозг через череп. Рядом со лбом. С обеих сторон. Мы только что сделали небольшой разрез, не более дюйма. Инструмент, который доктор Уоттс использовал, выглядел как нож для масла. Он повернул его вверх и вниз, чтобы разрезать ткани головного мозга. «Мы вставляем инструмент внутрь», сказал он. После того, как доктор Уоттс сделал разрез, доктор Фримен начал задавать вопросы Розмари. Например, он попросил её процитировать молитву Господню или спеть «Боже, благослови Америку». 

… В 50-е года прошлого века по Америке колесил лоботомобиль. Так называл свой фургон, в котором делались операции на мозге, психиатр  Уолтер Фримен. С помощью хирургического инструмента, напоминающего нож для колки льда, он отъединял лобную долю от других долей мозга. Психиатр утверждал, что, таким образом, из «душевной болезни» пациента устраняется эмоциональная составляющая. С помощью лоботомии предлагалось лечить большинство психических расстройств – от бессонницы и депрессии до шизофрении. Процедура пользовалась успехом – посмотреть на операцию, как на цирковое представление, собирались десятки зрителей. Фримен переходил от одного пациента к другому, так что действие получило название «конвейера лоботомий». Среди тысяч пациентов психиатра были Роуз Кеннеди, сестра Джона Кеннеди и голливудская актриса Френсис Фармер . После операции обе так и не оправились.

«Пациенты должны жертвовать частью своей силы», - утверждал Фримен,  называя лоботомию «милосердным убийством души».

*

2013 год, начало октября, на встречу пришел чуть раньше, стою, курю. Рядом круглый папаша громко поучает тощего сына:

- А это наш великий философ Григорий Саввич Сковорода.

- Извините, - вмешиваюсь из дурацкой привычки всё объяснять. – Это Самсон, разрывающий пасть льву, а  памятник Григорию Саввичу чуть дальше.

Я здесь, чтобы по просьбе моего приятеля, провести небольшую экскурсию по Подолу для его друзей. Экскурсия получилась так себе – подошли к Ильинской церкви, потоптались. Говорю, это – место силы, здесь находилась первая Церковь на Руси, дальше порассуждал  об Аскольде и Дире, хазарах и немного о гуннах. Чувствую – мимо кассы. Дошли до первого кафе и остановились.

- Давайте, зайдем,  -  сказал  Алексей Валерьевич.

Мой новый знакомец с интересом разглядывает винегрет, в котором вместо соленых огурцов, селедка.

- Вкусно, - говорит.

- Да, - отвечаю.

- Национальная кухня?

- Возможно.

Выходим на улицу покурить.

- Я, собственно, запускаю разговорное радио в Украине. Что скажете?

- Хорошее дело, наверное.  Я, если честно,  радио не слушаю.

- Потому что нечего или потому что не любите радио?

Алексею Валерьевичу мой ответ, по всей видимости, важен, он ждет.

- Вот Вы говорите – «разговорное радио»,  т.е. только монологи,  диалоги и никакой музыки?

- Да.

- Любопытно.

Действительно, любопытно. Происходила одна из главных встреч в моей жизни, а внутри ничего не ёкнуло, только и сказал: «Давайте вернемся, горячее, наверное, уже принесли».

Через месяц заработает самое лучшее радио – «Радио Вести», в первый и в последний раз украинский эфир наполнится смыслом. Да, в первый и в последний раз.

Что до Алексея  Валерьевича, Леши, то он станет мне другом, одним из немногих собеседников. Однажды скажет: «Радио –  лучшая работа на свете». Я соглашусь с ним, только слово «работа» мне не нравится. «Радио – это театр, - скажу. - Настоящий театр».

- Что ж, театр, так театр, - улыбается Леша. – В конце концов, у каждого – свое радио.

Послесловие

30 ноября 1954 года жительница штата Алабама Энн Элизабет Ходжес, проводила мужа на работу, убралась по дому, приготовила обед, устала и прилегла на диван. Самое время – как раз начиналась ее любимая музыкальная программа. Сперва зазвучал композиция Билла Хейли  Rock around the clock. Песня нарушила дремотное состояние Ходжес, рука уже потянулась, чтобы выключить радио, как диктор объявил следующую песню – «Earth Angel» группы The Penguins. Из динамика полилась спокойная, чарующая музыка:

О, ангел, о, ангел, будь же со мной…

Моя дорогая, любил тебя всегда…

И я как дурак, дурак, что влюблен в тебя

Энн перевернулась на другой бок, зевнула: «Бывает же настоящая любовь».

Голос вкрадчиво продолжал:

Надеюсь, мечтаю, что когда-нибудь  я стану

Причиной твоего счастья…

На этих словах прямо из потолка вылетел огненный шар, ударил в радиоприемник и срикошетил в Энн Элизабет Ходжес. Это был первый известный случай в мировой истории, когда метеорит попал в человека. Энн отделалась ожогом, ушибами руки и бедра. Дальше был госпиталь, многочисленные интервью, развод с мужем, который хотел продать злосчастный метеорит, а Энн не хотела. По прошествии времени, когда все страсти улеглись, остались дыра в крыше, разбитый радиоприемник, а еще песня, которая cтала хитом сезона и звучала из каждого окна:

Моя дорогая, любил тебя всегда…

И я как дурак, дурак, что влюблен в тебя

Песенка группы The Penguins побежала по проводам, сразу к четырем слушателям, призывно мигающим зелеными лампочками. Виктор Юрьевич пояснил, когда горят красные, когда зеленые огоньки: «Зеленый, значит, звучит авторская программа, заказанная для конкретного слушателя».

- А если красный?

- Тогда тихо. Слушатель в ожидании.

Разговор происходил в день моего возвращения. Вышел из такси и отправился не в студию, а в сторону деревьев. Походил между могилами, задумчиво, как это и положено человеку, вернувшемуся после долгого отсутствия в родные края. Уже хотел было уходить, как увидел Виктора Юрьевича, радостно идущего навстречу.

- Я надеялся, что Вы вернетесь.

- Да, я вернулся, - говорю.

А вот почему вернулся? Хороший вопрос, на который нужно ответить, хотя бы себе самому - только ли из-за денег, или есть еще какая причина. Допустим, из-за денег, тогда не нужно готовиться к эфиру, подбирать слова, да и слов не нужно – можно, например, мычать целый час или просто молчать.

- Так бывает поначалу, - говорит Виктор Юрьевич.

- Значит, Вы слушаете радио?

- Скажем так, подслушиваю. Иногда включаю трансляцию у себя в кабинете. По договору я обязан контролировать эфир, как раз на тот случай, если ведущие начнут саботировать.

- И, что же, саботируют?

- Только первые два-три дня, а потом всё возвращается на круги своя.

- Наверное, потому что знают о Вашем подслушивании.

- Во-первых, не все знают, а, во-вторых, Алексей, зачем целый час рычать в микрофон, ругаться, блеять и прочее. Гораздо проще быть самим собой, не так ли?

Музыка почти до звучала. Осталась финальная реплика, я попрощаюсь, выключу микрофон и выйду на веранду. Сяду поближе к окну, так, чтобы видеть участок номер 7. Там моя слушательница,  Светлана Константиновна, любившая мои программы, особенно, «Анималистику». Именно ей, я обязан приглашением на радио «Уроборос ФМ».

- Спасибо, Светлана Константиновна, - говорю  вслух, поднимая стакан на четверть наполненный водкой.

Да, сегодня я решил пить водку и ничего больше. Через полчаса ко мне присоединится Юра Шмель, которого я знаю еще со времен «Радио Вести», а здесь он третий месяц ведет научно-популярную программу «Умственная активность». Может еще, кто подтянется, посмотрим.

Выпить нам предстоит за многое и многих, но, обязательно, за Александра Попова, Николу Тесла и   Гульемо Маркони. Можно выпить за Томаса Эдисона, хотя я, скорее всего, пропущу. А вот за Джагадиша Чандра Боше выпью. И за Эдуарда Бранли выпью. Ну и, конечно, за Ландель де Мура, а как иначе?

Вот я стою, стараясь не расплескать стакан и говорю:

- Спасибо всем, кто изобрел радио, особенно за то, что у каждого оно – своё.